Сила выдоха

Рассказ — подарок от Сергея Кабанова, Музею и его Друзьям. Наслаждайтесь!

Илл.: Виктор Запаренко, из книги "Жребий брошен!"
Текст: Сергей Кабанов

В студенческий духовой оркестр народ записывался ради двух дополнительных баллов при распределении. Меня эти странные баллы не волновали, я был отличником, мне тупо нравилось дудеть. Еще мне нравилось слышать звучание оркестра изнутри, нравилось, что ноты намного проще фортепьянных, что за всякое торжественное мероприятие давали червонец, и что мне всё это легко давалось.

Но не те были времена, чтобы позволяли дудеть ради денег, баллов или удовольствия. В рамках идеологической борьбы нам было строго указано принять участие, защитить честь и не ударить в грязь на конкурсе самодеятельных оркестров ленинградских вузов.

Нашим оркестром руководил дирижёр из театра музыкальной комедии. Высоких требований не предъявлял, но просил соблюдать порядок нот и не сбиваться с ритма. Новость о конкурсе почему-то его разволновала.

― Так ведь недолго и халтуру потерять, ― озабоченно сказал он, ни к кому не обращаясь.

Для выступления было выбрано попурри на темы песен советских композиторов. Впрочем, выбор был невелик― либо попурри военных времен, либо не военных. Мы, конечно, выбрали военных и приступили к репетициям.

Каждую музыкальную линию вели несколько инструментов. За ритм отвечали большой и малый барабаны, первые трубы играли основную мелодию, вторые шли на терцию ниже, флейты свистели в облаках, альтовые и теноровые саксгорны упруго аккомпанировали, а мы, саксгорны баритоновые, степенно и зычно обогащали звучание контрапунктом. Туба, опорный бас, была одна, в малых оркестрах всегда одна туба, туба работает там, где уже никого нет, и её всегда хорошо слышно.

В нашем оркестре на тубе играл Шура Коцюбинский, по прозвищу Коц.

Небольшого роста, полноватый, в больших нелепых очках, Коцюбинский был горький пьяница, двоечник и гениальный электронщик. Вопрос о его отчислении из института стоял уже сам по себе. А всё, что звучало и светилось в общежитии, было собрано или отремонтировано его руками.

Широкую известность Коцюбинский приобрел благодаря случаю с Аналого-Вычислительной Машиной. У Коца органично получалось только пить и паять. Вне этих занятий он чувствовал себя плохо. На семинаре у доцента Златкина, терзаемый похмельной жаждой, Коц облокотился на АВМ, отчего та съехала на пол и рассыпалась. Шура ойкнул.

― Теперь-то вас, наконец, отчислят, ― обрадовался Златкин.

Коцюбинский потыкал пухлым пальцем в детальки на полу.

― Я всё починю, ― сообщил он уверенно.

― Две недели сроку, ―ответил Златкин, стыдясь собственного коварства.

Коварство доцента заключалось в том, что Аналого-Вычислительная Машина, изобретенная, если копнуть глубоко, в 1642 году, не работала ни дня. Большой железный ящик со множеством дырочек и лампочек никому не раскрывал своих секретов. Некоторые утверждали, что кафедра держит этот хлам только ради спирта, положенного на протирку контактных групп.

Поэтому, когда через две недели Коц отремонтировал Машину, всеобщему удивлению не было предела. Убедившись, что АВМ работает, доцент Златкин поправил очки и сказал так: «Не уверен, что вы умеете читать, Коцюбинский. Но паяльником владеете виртуозно».

Коца снова не отчислили. Из-за двоек ему нужны были баллы, и он играл на тубе. АВМ же проработала месяца два, после чего кафедральные лаборанты, разбавив спирт до состояния воды, спалили её окончательно.

Тем временем репетиции шли, конкурс приближался, а дирижер наш был всё грустнее. На генеральную репетицию он сумел затащить проректора и председателя профкома. Послушав наше попурри, руководство выписало материальную помощь, на которую из театра музыкальной комедии были приглашены для усиления профессиональные оркестранты. По одному в каждую группу инструментов, кроме тубы, разумеется. У меня, в баритоновой группе, это было очень уместно, поскольку второго баритона только что отчислили. Музыканты прибыли утром, в день конкурса.

― Зови меня Эдуардом, студент, ― инструмент у профессионала был не мятый и даже блестел, ― что лабаем?

― Попурри.

― Ну, пусть будет попурри. Пум, пум, пум-пум, ― Эдуард стал читать ноты, быстро нажимая на клапаны. ― так, студент, смотри, здесь лабаем, и здесь лабаем, а здесь, вот эти такты, я один, без тебя. Осознал?

― Почему без меня? ― мне стало обидно, ―Я специально над этим пассажем работал, самое красивое место в партии.

― Ну, сбацай.

Я сыграл. Без ошибок.

― Так, студент, а теперь дядя Эдик.

Ноты были те же, но прозвучало гораздо громче, почти оглушило.

― Осознал, студент? Тебе смысла нет. Опять же, выйдешь со своей мятой мандулой на публику, разволнуешься и налажаешь.

― Может и не налажаю, ― возразил я.

― Запомни, студент. В духовом оркестре лажают все! Но лабух, в отличии от студента, лажает как?

― Редко? ― предположил я.

― Незаметно,― поучительно сказал Эдуард,― Если, конечно, не накиряется, ― добавил он и погрузился в какие-то свои воспоминания.

На институтском автобусе, притихшие от ответственности, мы приехали в Дворец Культуры, где проводился конкурс. Как вскоре выяснилось, слишком рано, оркестров было множество. Нам указали сложить инструменты в отведённую комнату и шататься по ДК, чтобы только за полчаса до выступления собраться и раздуться.

― Иначе губы сядут и будет пуф-пуф, вместо бям-бям, ― наглядно объяснил дирижер. ― Ничего не есть и не пить! Александр?

― Да слышу я, слышу, ― отозвался Коц.

В назначенное время, все, кроме него, были на месте.

― Где студент Коцюбинский?― в ужасе вопрошал дирижер, тыкая дрожащим пальцем в одинокую тубу.

― Он ноты забыл, ― объяснял кто-то, ― сказал, что поедет за нотами и успеет вернуться.

― Кто успеет? Коцюбинский успеет?

― А еще у него пиво было в сумке, ― зачем-то шепнул флейтист, будущий маркшейдер.

― Пиво… ― дирижер побледнел, ― Ну всё…вилы…

В тот день Коцюбинский потерял ноты. Он пошел их искать и потерялся сам. Очнется Коц через два дня у им же отремонтированного пульта охраны пивзавода имени Степана Разина.

Но что делать сейчас, когда через полчаса на сцену, а нет ни басиста, ни нот? Выход, разумеется, только один ― надо искать Сашу Мацевича!

Саша Мацевич учился в институте бесконечное количество лет. Все эти годы он проводил в студклубе, принимая участие во всем, где была хоть какая-то музыка, будь то хор, театр или джаз. Всегда улыбчивый, с тонкими усиками, которые делали его похожим на опереточного брюнета, Саша обожал осваивать разные музыкальные инструменты. Если почему-то у него не получалось сразу, что бывало редко, он удалялся от мира в дальний закуток сцены и, через неделю-другую, возвращался счастливый, с удовольствием играя на новом инструменте в любых, названных ему стилях. Саша любил музыку, а музыка любила Сашу.

Конечно, Мацевич не мог пропустить такое важное музыкальное событие и был где-то рядом. Его нашли с гобоем во рту, он изучал гобой, ему нравился звук.

― Саша, брось гобой, бери тубу, ― взволновано говорил ему дирижер. ― Ты же сможешь на тубе, да?

― Наверное, смогу, ― отвечал Саша, ― не пробовал.

— Вот и отлично. Сашенька, у нас нет нот. Смотри, вот партия трубы, в каждом такте первая доля твоя, и желательно третья тоже, вот здесь тональность меняем, и здесь меняем, и ещё, где у трубы «до», у тебя «си бемоль».

Мацевич мельком глянул ноты, погрел мундштук, дунул. Звук получился плотный, бархатистый.

― А можно я на коде что-нибудь от души добавлю? ― спросил он дирижера.

― Сашенька, тебе всё можно.

 - - -

На сцене яркий свет бил в глаза, в первом ряду белели строгие лица жюри, за ними темнота. От волнения, а может от избытка юных сил выступали мы с небывалым энтузиазмом. На миг исчезли неправильное дыхание, недотянутые нотки, заедающие клапана, на миг, вместо всех эти мелочей, мы ощутили музыку. Наши медные трубы пели! Да, все мы местами лажали, потому что в духовом оркестре все лажают, но делали это незаметно, как настоящие музыканты.

И лишь один инструмент не ошибся ни разу, лишь один голос, низкий, мощный, раскатистый, уверенно вёл за собой оркестр сквозь тональности и коду, искусно играя тембром, переходя от залихватского мажора к разрывающему душу минору военных дней. Саша, Саша, где ты сейчас?

Главного приза мы не получили. Но жюри разбиралось в музыке. В институт пришла почётная грамота, которая потом много лет валялась в студклубе. В ней было сказано:

«За блестящее выступление на конкурсе самодеятельных оркестров ленинградских вузов награждается Александр Коцюбинский».

__________________________________

Об авторе:

Сергей Олегович Кабанов получил три высших образования: техническое — Ленинградский Горный Институт, финансово-экономическое — ФИНЭК, юридическое — Ленинградский Университет. Публиковался как автор детской книги «Анжела и Жук».

Сергей Кабанов // Коллекция Музея уникальных вещиц

Автор — о себе: 

«Началось всё с громадного экскаватора. Он был Шагающий, но шагал плохо. И мне поручили что-нибудь  придумать. А стрела у экскаватора была размером с упавшую телебашню. И ковш огромный, — не вздумайте червей им копать, накопаете столько, что вернетесь с рыбалки дедушкой, а некоторые даже бабушкой. Как же эту махину научить шагать хорошо? — думал я. И придумал — пусть под музыку шагает! Составил бумагу, приложил ноты, показал начальникам. А те рассердились и закричали: "Да тебе бы, Кабанов, только детские книжки писать!"

И я ушел писать: но не книжки, а законы. Старался очень, чтобы закон был справедливый,  чтобы кто хочет, мог под музыку шагать, а кто не хочет – того не обижали. Серьезный закон я написал, показал начальникам, а те читают и хихикают. А потом говорят: "Тебе бы, Кабанов, лучше что-нибудь несерьезное писать, может, у тебя хоть сказка удачная получится".

Другой бы на моем месте просто огорчился, а я огорчился сильно. Вышел в сад, хотя дождик моросил, достал альбом в клеточку и написал "Удачная сказка»..."» — из книги «Дачная сказка» / С. Кабанов — СПб, Фордевинд, 2016. (Серия «Карамельки».)

[Год создания: 2019, 
Поступило в музей подарком от автора и опубликовано: лето, 2020]