Q : QUEEN (КОРОЛЕВА) «Сцены английской жизни в тридцати комнатах care home» (2)

Текст: Виктория Янушевская
Иллюстрация: Ольга Усова

Q : QUEEN [КОРОЛЕВА]

В конце ноября я написала заявление об уходе. Я планировала уволиться, отдохнуть две недели, отмыть коттедж и, как раз к окончанию срока аренды, улететь домой. Два пятна на ковре могли лишить меня возможности получить назад депозит в шестьсот фунтов, но я еще надеялась оттереть въевшуюся грязь и сдать жилище в безупречном виде своему лендлорду — бородатому старику с тремя гончими и трескучим, как пищевая фольга, голосом. Сгорбленные, дрожащие от холода собаки всякий раз, как поводыри, приводили Ричарда к дверям его коттеджа, и там он стоял, собрав в кулак три поводка, дожидаясь меня, похожий на Льва Толстого, хмурый и крутолобый, пока ветер делил его бороду напополам и бережно укладывал белые валики на плечи. Казалось, он невольно входил в образ — декламировал у крыльца, а я отмечала, что часть его пламенной речи, посвященная оплате аренды или счетов, была предельно понятна, но вторая часть вдруг заглушалась металлическим треском, из которого я могла разобрать только слова «канализация», или «мусорный бак», или «возможно, завтра вызову мастера».

Знаете, я никогда не увольнялась в Англии. У меня н е было такого опыта. Я и работала там впервые. Я зашла к менеджеру в кабинет и чужим голосом спросила, подойдет ли мое заявление, образец которого нашла в интернете, и сколько мне нужно отработать до ухода. Менеджером нашего Дома в то время была Стефани, женщина крупная и сентиментальная. Она любила «раздавать объятия» в виде поддержки — такой испытанный английский способ сочувствия на все случаи жизни, который годился при известии о смерти и рождении, помолвке и разводе, протечке трубы или заваленном экзамене. Обычно Стефани сдавленным голосом произносила: «I’m so sorry. Let me give you a cuddle» * — и вскидывала руки, словно сдавалась в плен. Смущенный коллега на какое-то время пропадал из виду в ее телесах. Зная за Стефани эту слабость к объятиям, я держала дистанцию, рапортуя бодро: у меня, видите ли, много планов, пора уже домой. Менеджер оторвалась от экрана компьютера, сощурилась, как портной, и спросила, не заинтересует ли меня вакансия линейного менеджера хозяйственной службы. Оказывается, Раф, который шесть лет занимал эту должность, переходит в другой дом престарелых.

* (англ.) Мне так жаль. Дай-ка я тебя обниму.

— Вы понимаете, Виктория, у нас уже есть пара претендентов, но они новички, а нам бы хотелось выбрать кого-то из своих, — сказала Стефани. — Вы можете попробовать податься на эту позицию: это карьерный рост и другие деньги. Решение принимает главный офис, а не мы, но высока вероятность, что они выберут вас. Вы зарекомендовали себя как ответственный работник — возможно, эта работа окажется вам по плечу. Подумайте до завтра. Если решитесь, то в одиннадцать часов я жду вас на интервью.

Тем же вечером я отправила заявку в главный офис, на следующий день прошла собеседование и через неделю получила новую должность. У меня появился небольшой кабинет, стол, новая форма и бейдж. Как во сне, я принимала дела у Рафа, старательно записывала в блокнот такие важные термины, как «инфекционный контроль», «цветовой код», «рабочий график», и напряженно думала: зачем я все это делаю, почему я не поехала домой? Словно за меня из чистого упрямства действовал энергичный незнакомец, которому оказалось недостаточно прятаться от жизни, который не был готов возвращаться в маленькую двушку на первом этаже с окнами на южную сторону, который еще не научился прощать и нуждался в отсрочке.

Итак, в конце ноября я официально вступила в должность, подписав новый контракт. В моем подчинении оказалась лишь пожилая уборщица, работающая два раза в неделю. Раф увел с собой опытную Кейт из прачечной, оставив меня один на один с двумя большими стиральными машинами, сушилкой, гладильной доской, сломанным утюгом и тележками для уборки. Я рассчитывала на Кейт и, узнав о ее уходе, упала духом. В теории моей главной обязанностью был контроль стирки и уборки, а на практике первую половину дня я стирала одежду наших постояльцев, вторую половину — убирала комнаты, мыла коридоры или чистила ковры. Коллеги подтрунивали надо мной, называя Большим Боссом, живо интересовались моей почасовой оплатой и намекали, что пора бы уже отметить повышение в нашем пабе.

Я не чувствовала радости. День ото дня усталость росла, и уже сон не приносил отдыха: у меня крутило ноги, болела спина и постоянно хотелось спать. Почти месяц у меня не было выходных: я приходила на работу в темноте зимнего утра и в темноте позднего вечера медленно брела к своему коттеджу, чтобы ополоснуться в душе и отправиться в постель. Иногда в соседских домиках играла музыка, порой в кромешной черноте вдруг распахивались двери в мир, полный света, возгласов, смеха, прелого тепла, запаха вина, старого дерева, и, ослепив, тут же закрывались, оставляли меня в морозной свежести с бледным лучиком карманного фонарика. У меня не оставалось времени на магазины и готовку — повара кормили меня завтраками и обедами, я даже стирала свою одежду на работе, а домой возвращалась исключительно поспать.

Однажды Стефани заставила меня взять выходные, пообещав поработать в прачечной, чтобы у постояльцев всегда было чистое постельное белье на смену. Я проспала два дня, помыла окошко, полила засохшие фиалки на окне и навестила Дэвида с Анной. Старики, испуганно переглядываясь, взволнованно говорили, что так работать нельзя, что выгляжу я, мягко говоря, не лучшим образом, что закон запрещает работать без выходных, что так дела не делаются и надо помнить про отдых. Мы были из разных миров. В моем мире цель оправдывала средства, в их — и цели, и средства были абсолютно другими. Я вела с жизнью неравный бой: добивалась, достигала, доказывала, что могу, что не подведу, что обеспечу, оправдаю оказанное доверие, что не хуже других и меня есть за что ценить, любить и прочее, прочее. Дэвид и Анна наслаждались жизнью, они были с ней заодно, и все-то у них выходило ладно, вкусно и неспешно: и яблочный пирог, и огонь в камине, и помидоры в теплице. Я давала им горячую искренность, но не ожидала понимания.

В понедельник рано утром я вернулась на работу, открыла дверь прачечной и онемела от увиденного. По всему подвалу были развешаны простыни, пододеяльники и наволочки, разбросаны подушки. На полках стеллажей, где я хранила аккуратные стопки чистых полотенец, высились бесформенные кучи, в которых все же угадывалась какая-то логика — вот большой комок банных полотенец, а вот невысокий ком из полотенец для рук и горка мятых наволочек.

Когда Раф передавал мне дела, он уделял особое внимание тому, как красиво и компактно складывать простыни и полотенца. Бельевые комнаты нашего Дома были отдельным предметом его гордости — с подписанными полками, стройными белыми стопочками, как на витрине магазина. «Видел бы бедный чилиец, — подумала я, — во что мы так быстро превратили его детище». Все утро ушло на уборку, но все же я была бесконечно благодарна доброй и безрукой Стефани, что дала мне два дня отдыха.

Милая сентиментальная Стефани была уверена, что зажжет огонь в наших черствых, уставших душах, что заразит нас своим энтузиазмом. Однажды я слышала, как она запальчиво отвечала по телефону: «А я верю! Верю, что многие, не все, но многие, мне благодарны! Что я для них пример! Что они чувствуют мою поддержку!» Менеджер бралась в Доме за любую работу. Если не хватало сиделок, она кидалась кормить пациентов и обязательно била тарелки, проливала суп себе на белые брюки, путала комнаты. Она мыла посуду, когда заболела посудомойка, и обожгла руку. Очень скоро все: и повара, и сиделки, которые, конечно, были очень тронуты, — искренне благодарили, но уверяли, что справятся и без нее, а ей бы лучше сходить туда, на рулевую рубку, к штурвалу нашего корабля, и глянуть, верным ли движемся курсом, а они уж тут не подведут.

Между собой все брюзжали и жаловались на Стефани, но, если начистоту, мы видели ее живое участие и всё ей прощали. Только филиппинцы отказывались принимать это народничество: в их жесткой азиатской иерархии менеджер, моющий посуду, выглядел так же нелепо, как барин на сенокосе в глазах крепостных. И некоторые из них, в оправдание, искали в поведении менеджера тайный смысл, двойное дно: мол, что-то тут нечисто, неспроста это… Но помыслы Стефани были чисты, и слежка за сотрудниками в ее планы не входила: благодаря постоянным жалобам, она и так знала обо всем больше, чем ей хотелось бы.

Именно Стефани несколько дней подряд возила меня по соседним деревням на машине, чтобы я расклеивала приглашения на работу. Еще два месяца назад главный лондонский офис сообщил на сайте нашей компании о вакансиях, но на них никто не откликался. В маленькой английской деревне небольшая доска объявлений у единственного магазина работает гораздо эффективнее интернета, но откуда столичным начальникам знать о скорости сельского новостного трафика. Мои пожилые соседки, все как один члены Женского института, деревенского клуба вязания и прихожане англиканской церкви Святой Марии, определенно что-то понимали в процессе передачи информации.

Наутро после рейда по деревням нам позвонила некая Хелен, которая узнала о вакансии от нового викария, днем позже «просто заскочила спросить о возможном трудоустройстве» Алисон Вотс, двоюродная сестра почтальона, а через пару дней мы получили имейл с резюме от юной Анжелы, которая жила возле поликлиники в трех милях от Дома, училась в колледже и нуждалась в подработке. Вечером, после собеседований со всеми претендентками, Стефани обняла меня со словами: «Какие сложные оказались эти месяцы! Благослови тебя Господь, мне бы без тебя тут было не справиться».

На следующий день я взяла выходной и купила большой синий ежедневник в твердом переплете, чтобы записывать свои важные начальственные дела.

[ноябрь, 2024]