J : JACK. Сцены английской жизни в тридцати комнатах care home

От Музея: 10-я глава произведения об Оксфордской жизни в Доме ухода и заботы «Старый Дуб». В Доме появляется новый постоялец — фермер Джек, а сотрудники ожидают прибылия высокого начальства из Лондона... «Слишком гладко проходит смена, — Корнель недоверчиво покачал головой, — никто не упал, не заболел: ни температуры, ни поноса. У всех хороший аппетит и настроение. Не к добру это!» — и ведь как оказался прав! Почти детективная история, через уникальный взгляд писателя Виктории Янушевской.

Ранее опубликованные главы:
B : BARBARA
D : DIANA
E : ELIZABETH
F : FRED
I : IRIN

Текст: Виктория Янушевская
Иллюстрации: Светлана Бундина

J : JACK

В апреле потеплело, долина за деревней покрылась желтыми заплатками рапсовых полей, в березово-дубовых перелесках появились первые колокольчики, чтобы вскоре выстлать синими коврами склоны дубрав. Живые изгороди цветущего терновника легкой белой пеной осели по краям проселочных дорог. В садах зацвели тюльпаны. Пахло первой скошенной травой. Из-за частых дождей ручьи выходили из берегов и заливали луга. Звенели птицы до позднего вечера. Всё вокруг в одночасье преобразилось, словно природа искала пасхального искупления. В утренних туманах терялась деревня, едва угадывались липы Дикого Сада и Дом медленно и неотвратимо плыл по молочной реке, рассеивая мглу тусклым светом горящих окон.

Джек поступил к нам в Страстной четверг.

Он ворвался в отделение, стремительно промаршировал мимо столовой, улыбнулся и исчез в глубине коридора. Это был высокий худощавый старик с пепельными кудрями, обрамляющими лысину, и шальными глазами. Он энергично размахивал руками при ходьбе, словно греб ими против течения. Мы приняли его за посетителя. Вслед за ним появились его жена и менеджер. Супруга представилась и всем пожала руки: «Рада знакомству, Лилиан». Она выглядела усталой, и по смятым волосам несложно было догадаться, на каком боку она спала. В ее взгляде я прочитала благодарность. Менеджер проводил Лилиан в двадцать четвертую комнату, отведенную Джеку.

Пока новый постоялец изучал отделение, медсестра составляла список вещей, Лилиан раскладывала одежду и обувь в шкафу. Я развешивала фотографии с подписями на обороте: «Джек, мама и Джон. 1944», «Джек помогает отцу в саду. 1946». Подпись на снимке юноши в костюме: «Что за красавчик! 1954». У меня закралось подозрение, что все подписи сделал сам Джек.

Сначала он обошел столовую, подвигал стулья, тяжелый обеденный стол, восхитился: «Как много мебели — стоило, наверное, уйму денег», затем заглянул в комнату и тут же исчез. Я видела его пробегающим по коридору с чьими-то ботинками в руках, через несколько минут он уже возвращался с одеялом под мышкой. Джек был силен, активен и невероятно деятелен. Он раскрыл красный пластиковый короб, висевший в коридоре, вынул огнетушитель и принес его в комнату. Жена горько вздохнула. Я вызвала завхоза, огнетушитель удалось изъять, вернуть на место и починить замок. Джек уединился в ванной и оторвал полотенцесушитель с куском кафельной плитки. Медсестра вызвала менеджера и заместителя — они провели оценку рисков (risk assessment). Было решено на первое время установить постоянное наблюдение за новичком и пригласить терапевта, чтобы отрегулировать медикаментозное лечение.

Лилиан положила на кровать плюшевого Винни Пуха, на прикроватную тумбочку — книгу о Винни Пухе и смущенно улыбнулась: «Джек его очень любит».

Деятельный Джек переломал все в своем коттедже, в предыдущем доме престарелых, и, поскольку там ломать уже было нечего, его перевели к нам.

Джек Баркер вырос на ферме на севере Англии и после смерти отца продолжил работать в семейном бизнесе — выращивал помидоры, разводил кур и овец. Младшие братья подались в Лондон. Он остался один со старенькой мамой. Ферма приносила небольшой доход, и Джек нанялся развозить по утрам молоко. Молочный комбинат разрешал Джеку пользоваться грузовичком в нерабочее время, и фермер доставлял на нем свои помидоры жителям деревни. Он работал с раннего утра и до позднего вечера. Женился, появились дети. Со временем у Джека начались проблемы со спиной, работать становилось все сложнее, и ферму пришлось продать. Семья переехала в город…

За неделю пребывания в доме престарелых бывший фермер обжился, завел друзей, сломал входную дверь и кодовый замок — у завхоза прибавилось работы. Обычно Джек вставал с рассветом, надевал резиновые сапоги, халат и совершал обход отделения. Проверял все двери, и если было закрыто, то терпеливо и долго стучал. К себе возвращался не с пустыми руками — бережно раскладывал на кровати добычу: конфеты, открытки, цветы, домашние тапочки, бусы — все, что было на виду в комнатах спящих соседей. Предметы, представляющие особенную ценность, он складывал под матрас. Диана пожаловалась на него после первой же ночи, дверь ее комнаты оборудовали сигнализацией и внимательно следили, чтобы Джек не беспокоил соседку. Сотрудники ночной смены готовили ему ранний завтрак, делали чай. Медсестра выдавала первые таблетки около пяти утра, измеряла давление и температуру.

Перед обедом Джек любил гулять с нами в саду. Он подходил к каждому дереву, заботливо обламывал сухие ветви, осматривал кору, белые лепестки цветущей яблони осыпались ему на голову — выражение его лица менялось, становилось осмысленным, спокойным, уверенным, словно он еще молодой и здоровый бродил по собственному саду. Всякий раз он указывал на поля за оградой: «Мы с женой иногда там гуляли с собакой».

Оказывается, Джек прекрасно знал эту местность. Выйдя на пенсию, они с супругой поселились в соседней деревне, в маленьком коттедже, завели собаку, с которой обошли все окрестности. Жена вступила в Женский институт. Джек немного поработал на заправке, записался в местную команду по игре в шары. Летом игроки бросали шары на небольшом поле за местной школой, ездили на соревнования в соседние деревни и городки, а зимой засиживались допоздна в пабах. На выходных Джека и Лилиан навещали дети и внуки. В августе пара всегда уезжала на две недели в Испанию и всегда в один и тот же отель. Они были счастливы тем незаметным до поры счастьем, в котором день был похож на день, а год на год. Так бы жизнь и крутила свое колесо, если бы одним летним вечером в саду внимательная Лилиан не заметила странности в походке Джека, затем — в его речи, и не забила тревогу. Начались походы по врачам, визиты социальных работников…

И жизнь, выйдя из русла, больше никогда в него не вернулась…

Как-то Корнель решил посадить с Джеком подсолнухи на большой клумбе за Домом. Они принесли пакетики с семенами, лопату, ведро с компостом, лейку. Джек был чрезвычайно оживлен. Выдался теплый день, мы с Камиллой уговорили Маргарет и Берту посидеть с нами на солнышке. Все устали от утренней беготни и нуждались в передышке. До обеда оставалось полчаса, так что мы спокойно раскинули плед на траве и стали плести венки из маргариток для пожилых леди, неторопливо пьющих чай на садовой скамейке. Они щурились на солнце и журчали что-то свое английское, старушечье, только им двоим понятное — о хорошей погоде, о вкусном чае, о мужьях и детях. Все наслаждались теплом, цветением молодых груш, и я вдруг осознала, что мы наконец перезимовали, что впереди длинные летние дни, что я смогу поехать домой, повидать родителей, встретиться с друзьями. Я поняла, что обиды мои выцвели от солнца и дождей. Во мне росла уверенность, что Дом, ставший для постояльцев конечной станцией, для меня может стать станцией отправления.

Заместитель менеджера и медсёстры все утро готовились к приезду лондонских начальников из головного офиса: накрыли столы в гостиной новыми скатертями, украсили их вазами с живыми цветами, для сотрудников купили сладости. Завхоз мгновенно набил карманы конфетами. Глэдис его тут же всем сдала. Хозяйственная служба намыла все стеклянные двери и распылила литры освежителя воздуха, так что Дом стал пахнуть, как лавка индийских товаров на Марата. Сотрудники отдела, отвечающего за развлечения, собрали постояльцев в гостиной для настольных игр.

Столичные гости были большой редкостью. Мы старались не упасть в грязь лицом. Повара пришли на работу раньше обычного, чтобы успеть испечь пироги, сервировать закуски, накрыть для них отдельно стол в конференц-зале.

Глэдис, кружившая на парковке уже больше получаса, вдруг отчаянно прохрипела:

— Едут, едут!

У старушки был свой бубновый интерес — пожаловаться лондонским менеджерам. Вот пускай они узнают, что новые скатерти и цветы — это специально для их приезда, что ночная смена вчера курила у запасного выхода, что обезжиренного молока и хлопьев опять не закупили, а у нее давление и холестерин…

Их было четверо. Трое мужчин и одна женщина вышли из огромного мерседеса, как в голливудском трейлере, — красивые, благоухающие, нездешние. Ветер раздувал полы длинных плащей, цокали красные каблучки. Они могли бы пройти по воде и по воздуху, сквозь стены и время, но они сошли на грешную землю парковки нашего дома престарелых под названием «Старый дуб».

Мы наблюдали молча. Корнель изучал ботинки лондонского денди. «Фунтов триста стоят, не меньше», — позже авторитетно заключил он. Камилла мяла в руках венок из маргариток. Даже Глэдис притихла. Так, вероятно, холеные штабные адъютанты доставляли донесения на линию фронта потрепанным и измученным войскам. Я вдруг заметила пятно на своих брюках и прилипшую к туфлям грязь: накануне прошел дождь, и земля в саду была влажной.

На Джека прибывшие гости впечатления не произвели. Он воспользовался всеобщим замешательством и вырыл глубокие ямы, которые подошли бы скорее для того, чтобы зарыть кого-то по пояс, чем для посадки маленьких семян подсолнуха. Джек выглядел абсолютно счастливым, влюбленно вглядывался в вырытые им воронки. Он устал, он часто дышал, и капли пота стекали по обеим сторонам лица.

Лондонские небожители в нашу сторону даже не посмотрели и, разжигая в нас марксистскую неприязнь, вызывающе смеялись в фойе, бойко заказывали себе кофе, громко жаловались на пробки на съезде с М40 и капризную погоду Лондона. Корнель прикидывал стоимость их костюмов. Терпко пахло дорогими духами.

Позже мы выловили и допросили Чарли, работающего на кухне, — он приносил гостям кувшины с соком.

— Ну, я не знаю, — он почесал макушку, — они едят. Съели мои рулетики и тарталетки с грибами.

— Да я тебя не про рулетики спрашиваю! — теряла терпение любопытная Камилла. — Что говорят-то?

— Ну, я не знаю, — затянул помощник повара, — я не слушал.

Чарли оказался совершенно бесполезен. Нам хотелось знать, когда они пойдут осматривать Дом, будут ли беседовать с нами, расспрашивать про условия труда, зарплату.

Завхоз накануне перекрасил гостиную и купил новые яркие подушки на кресла и диваны, мы несколько дней украшали игровую комнату, навели безупречный порядок во всех кладовках. Брайн и Даниель даже задерживались после работы, чтобы вынести хлам и устаревшие архивные документы на помойку. Донна, заместитель менеджера, в священном страхе перед любыми проверками и комиссиями, с выражением застывшего ужаса на лице даже в самые спокойные дни, поддерживала необходимый градус нервного возбуждения.

— А-а-а-ах! — вдруг вскрикивала она. — В туалет для посетителей забыли купить жидкое мыло!

— Мой бог, — Донна закрывала лицо руками, — кто-то оставил открытой дверь кладовки.

Пока менеджер занимал гостей, она оббежала Дом по второму кругу: поправила подушки на креслах в гостиной, подняла оброненные салфетки и столовые приборы, проверила пожарные выходы, заскочила в прачечную и на кухню.

Лондонцы же интересовались исключительно документами, неспешно листая кипы папок с планами лечения, заказали ужин.

— Слишком гладко проходит смена, — Корнель недоверчиво покачал головой, — никто не упал, не заболел: ни температуры, ни поноса. У всех хороший аппетит и настроение. Не к добру это!

Корнель вырос в небольшом селе километрах в пятидесяти от Бухареста. Много лет он с отцом работал на бескрайних полях, уходящих темными бороздами в расплавленный горизонт: убирал кукурузу, косил люцерну. Приближение беды, как грозу, румынский крестьянин чувствовал заранее. Тревога висела и сгущалась в воздухе, и я нисколько не удивилась, нет, скорее испытала облегчение, когда увидела бегущих медсестер и побелевшую Донну. Пропал Джек! Медсестра, раздающая таблетки, не обнаружила его у себя, не нашла его в коридоре, в столовой и гостиной. Мы по очереди осмотрели двадцать четвертую комнату: на столе горела лампа, керамическая овечка на подоконнике глупо улыбалась. Джека не было в игровой и в туалете для посетителей.

Мы разделились на три группы и начали поиски. Бывали случаи, когда мы находили Барбару, мирно спящую в кровати Питера, или Берту, дремавшую в кресле Джека. «Я не спала, — оправдывалась проснувшаяся Берта, — я давала отдых моим глазам» (I was resting my eyes). Может быть, в ее трудовой молодости сон был чем-то стыдным, признаком слабости или лени. Мы проверили комнату за комнатой, лифт, кухню и прачечную. Мы действовали по инструкции и старались сделать все возможное перед тем, как оповестить полицию и родственников, но я уже знала наверняка — Джека в здании не было.

Он начинал обход с рассветом: сперва проверял коровник, бросал зерна курам, заходил в конюшню долить свежей водички в поилку, заглядывал в теплицы, обходил кукурузные побеги, фруктовый сад: справлялся, не тронул ли ночной заморозок цветущих деревьев. Долго мял комья земли, прикидывая, не оставить ли крайнее поле отдохнуть под рапсом на следующий год. Все нуждалось в его заботе, в его трудах. Но вот ферма опустела, и деревянную калитку бросало на ветру со скрипом несмазанных петель… Джек ушел и унес пчелиный гул, утренний звон малиновки, крик петухов и неповторимый запах горячих булочек с крестом — лакомство Страстной пятницы… Он прошел незамеченным сквозь двери с кодовыми замками, перемахнул через высокую каменную изгородь и побежал, как молодой Маугли, через весенний лес, через проселочную дорогу, через долгожданную вечернюю прохладу…

— Почему все самое плохое происходит обычно в мою смену? — сокрушался Даниель. — Как он мог уйти из отделения, не зная кодов?

У нас было минут пятнадцать — двадцать на поиски, совсем немного до того, как в нашем дворе появятся полицейские машины и засуетятся люди в форме, начнут съезжаться перепуганные родственники, растерянно оглядываться и курить у раскрытой дверцы машины. И тут еще эти лондонцы, как назло…

— Лучше нам сейчас не думать об этом, лучше не думать, — Донна нервно трясла руками перед лицом, словно сушила лак на ногтях.

Думать о последствиях не было времени, и мы ограничились емкой формулировкой:

— Это не очень хорошо для репутации Дома.

Лондонцы мирно ужинали, менеджер и его заместитель прочесывали сад и двор, мы выбежали на парковку. Даниель и Каролайн взялись объехать все улочки деревни на нашем мини-автобусе и заскочить в местный магазинчик. Юная кенийка работала у нас третий день — ей было страшно и любопытно, словно она смотрела захватывающий ужастик и не могла дождаться развязки:

— Мы поедем до самого конца деревни?

— Да, — мрачно отвечал Даниель.

— Ты будешь смотреть вправо, а я влево? — восхищенно расспрашивала она и осторожно трогала челку большого гладкого парика, словно проверяла, на месте ли он. — Может быть, нам нужна рация и желтые жилеты?

— Нам не нужны рация и желтые жилеты. Мобильного телефона вполне достаточно, — терпеливо объяснил поляк.

Корнель вышел через западные ворота, я — через северные. Мы встретились в центре деревни. Я посмотрела на часы — половина шестого. Мне стало страшно: примерно через час начнет смеркаться, и я представила озябшего Джека, блуждающего в темноте полей и проселочных дорог. Корнель прихватил с собой кусочек торта, которым его угостила Камила:

— Рецепт очень простой, — бубнил он себе под нос, — кипятишь воду и добавляешь сахар, много сахара, чтобы она стала густой и сладкой как мед. Корнель откусил кусочек и безмятежно продолжал: «Потом берешь печенье, но не мягкое печенье, а такое достаточно твердое печенье. Берешь его один за одним и макаешь в сладкую воду, чтоб оно стало мягким, но не таким мягким, что бы развалилось, а…»

— Думай, Корнель, думай! Забудь про торт! Тебе восемьдесят четыре года, у тебя деменция, и ты сбежал из дома престарелых. Куда бы ты пошел в первую очередь?

— Я бы повесился или напился, — не задумываясь ответил Корнель и снова откусил немного торта, испачкав нос коричневым кремом.
Гениально!

Мы обнаружили нашего беглеца за стойкой ближайшего паба. Он безмятежно потягивал эль, на коленях лежала шляпа. Было многолюдно и шумно.

Он улыбнулся Корнелю:

— Славный малый, знаю его.

Я немедленно позвонила Даниелю, затем менеджеру:

— Джек в пабе «Ягненок и флаг».

Корнель ушел в отделение помогать с ужином, а я дождалась, пока Джек покончит с элем, и расплатилась. Я вдруг почувствовала, как устала.

— Пойдем домой, Джек?

Он улыбнулся в ответ. Мы пошли в обход деревни, через старую мельницу и поле для крикета. Где-то ухала сова, лаял мунтжак, и резцы бледного полумесяца едва угадывались над дубовой рощей.

День показался бесконечным, я была рада, что он закончился. Начинало смеркаться, и, возможно, нарядные лондонцы уже дремали в машине на полпути домой. Я шла с Джеком, как много лет назад со своим дедушкой, и были не нужны слова, и были не страшны наползающие тени. В его большой и холодной руке легко пряталась моя маленькая ладошка.

[весна-лето, 2023]